Петр Кузьмич Столяренко

Из Феодосийской студии вышел еще один, такой же талантливый, как Володя Шепель, художник - Петр Кузьмич Столяренко. Пришел он в студию значительно позднее Володи, уже после войны, когда галерея была восстановлена. Много юношей тянулось в эти годы в студию. Стали возвращаться из армии немногие уцелевшие студийцы. Чтобы обеспечить им существование, из них организовали группу копиистов, делавших по заказам клубов копии с картин Айвазовского. Сложившимися молодыми художниками вскоре проявили себя Володя Соколов и Степа Мамчич. Несмотря на молодость, они уже работали профессионально. Их пейзажные этюды, хранящиеся в галерее, отличаются тонкостью и верностью колорита.

В это время пришел в студию Петя Столяренко. Он приехал в Феодосию из Керчи, чтобы учиться живописи. Смущенно озираясь, вошел в большой зал галереи и, видимо, был поражен огромными картинами. В руках у Пети был самодельный этюдник. Сначала он показал мне свои работы маслом. Они мало радовали: были совершенно беспомощными. Но когда я раскрыл его альбомчик с карандашными рисунками, то обнаружил иное. Пейзажные рисунки его привлекали продуманностью, тщательностью исполнения и неожиданной завершенностью. В них чувствовалась точность глаза и твердость руки. Это обнадеживало.

Хотя Петя был очень молод, он по-взрослому "солидно" приступил к занятиям, внимательно слушал и легко воспринимал все, о чем обычно говорят начинающим ученикам. Он легко вошел в среду старших студийцев и стал приближаться к уровню понимания и умения, какого достигли мои студийцы в результате длительной работы. Особенно поразила меня небольшая копия с картины Айвазовского, сделанная Петей после поступления в студию. Он внимательно и с полным доверием выслушал рассказ о том, что, прежде чем приступить к копированию картины Айвазовского, надо точно установить, какими красками она написана. На первый раз я подсказал ему, какие краски положить на палитру, и Петя "выдержал характер", точно выполнив мои указания. Уже в этом он проявил поистине "железную волю", которая, как мне кажется, является отличительной чертой его характера.

Петя как-то сразу усвоил метод, каким создавал Айвазовский свои произведения, и последовательность,. в какой протекала его работа. Не торопясь, он написал очень хорошую, совершенно грамотную копию с картины Айвазовского.

Петя обладал удивительной зоркостью глаза. Однажды во дворе он заметил летающие в воздухе хлопья пепла от сожженной бумаги. Поднял кусочек пепла сантиметра в полтора, без труда разобрал на нем следы типографского шрифта и сказал нам, что где-то сожгли старые морские лоции, что по тем временам было вполне правдоподобно.

Закончив работу над копией с картины "Бомбардировка Севастополя", написанной Айвазовским очень тонко, он в ответ на похвалы сказал:

- А знаете, я допустил отклонение от оригинала.

- Какое? - заинтересовались мы.

- Видите, Айвазовский на лице пленного француза не написал глаз, а я ему поставил глаза, вот посмотрите.

Мы посмотрели и ничего не обнаружили.

- Неужели не видите?

Действительно, через лупу были ясно видны глаза на лице француза, хотя все лицо его не превышало полутора-двух миллиметров. Петя поистине обладал зоркостью лесковского Левши и твердостью его руки, и, чтобы оценить искусность его работы, оказывается, надо было рассматривать ее через "мелкоскоп".

Он очень быстро научился писать хорошие копии с картин Айвазовского. Не прошло и полугода, как вместе со взрослыми студийцами он принимал участие в этой работе. Столяренко не только не отстал от своих более опытных товарищей, но его копии были в числе лучших. Это было не случайно, он как-то сразу понял, вернее, почувствовал "секрет" мудрой простоты мастерства Айвазовского. Я не сомневаюсь, что, если бы ему объяснить сложную "технологию" живописи старых мастеров, он так же легко и быстро освоил бы и трехслойный метод классической живописи и различные приемы лессировок и многое Другое.

Не раз ко мне обращались товарищи с недоуменным вопросом: зачем я ввожу в учебные программы студии занятия копированием? На практике я убедился, что сознательное копирование с хорошего оригинала, с целью изучения приемов мастерства, ничего кроме пользы принести ученику не может. Недаром ученики старых мастеров начинали с копирования. Конечно, этот процесс должен проходить под руководством педагога и не должен превращаться в механическое воспроизведение оригинала.

Кроме копирования, Столяренко так же легко писал и композиции. Одной из первых его самостоятельных работ была картина "Парусник и пароход", написанная в духе работ датских художников братьев Мельби (их картины имеются в галерее Айвазовского). Эта работа поразила меня удивительно правильно найденным ровным тоном, в каком она выдержана. Очень хорошо написаны зыбь на море, высокое небо, затянутое серыми тучами, легкая мгла от дождевой завесы вдали и в центре композиции-уходящий пароход, со всеми деталями оснастки.

Молодой художник мог бы блеснуть знанием деталей конструкции корабля, движения волн на море и туч на небе - с такими знаниями он будто родился. В этой картине, как и в других, написанных в Феодосии, он избежал излишних контрастов или подчеркнутости, обычных в работах начинающих художников. Даже красная ватерлиния на пароходе, которая для всякого начинающего художника представляла бы большой соблазн - "эффектное пятно на сером фоне" - сделана им с глубоким чувством меры и тактом. Эти черты отличают Столяренко и в живописи и в жизни.

Будто врожденным было у Столяренко отличное знание всего, что связано с жизнью на море. Впрочем, это не удивительно: отец его - керченский рыбак. Большого роста, плечистый, бывший гвардеец, он был одним из активных организаторов Керченского рыб колхоза. Однажды он приехал в Феодосию посмотреть, как учится его Петр. Мы долго беседовали. Он остался доволен успехами своего сына.

Мне пришлось видеть и другие композиции Столяренко, сделанные им в немногие годы работы в Феодосии. Все они выполнены в том же плане, как и первая. В его натуре, мне кажется, заложены черты, отличавшие дарование Айвазовского.

Когда Петя сидел у мольберта, создавалось впечатление, что перед вами зрелый мастер. Он работал с удивительной выдержкой. Не торопясь покрывал холст краской и, не прибегая к обобщенным подмалевкам и другим премудростям, писал свои композиции, будто они стояли перед его взглядом в завершенном виде и он просто переносил на холст то, что ясно видел перед собою.

Я не помню незавершенных или брошенных на полпути работ Столяренко. Несмотря на молодость, Петя отличался степенностью и положительностью. Когда в галерее Айвазовского освободилось место завхоза, я без колебаний взял его на эту должность, и он был мне хорошим помощником. А ему это обеспечивало прожиточный минимум и квартиру при галерее.

Все свободное время он отдавал занятиям живописью. Мастерство его быстро мужало. Здесь нет оговорки. Развитие Столяренко шло не по обычной линии усвоения учебных программ. Когда он работал над учебными постановками, у него все получалось правильно, хорошо. Ему не надо было разъяснять основ перспективы. Он воспринимал ее не теоретически, его глаз был от рождения устроен так, что он ощущал перспективу зрительно, не прибегая к общепринятым "построениям". Это было нечто вроде врожденной постановки голоса, когда самодеятельный певец, не знающий тонкостей вокального мастерства, вдруг сам инстинктивно начинает правильно дышать, распоряжаться своей диафрагмой и модулировать так, будто учился у опытного певца.

Петя отличался огромной работоспособностью, которая, насколько мне известно, сохранилась у него и в зрелом возрасте. Он все время был в деле. Вместе с тем меня поражало удивительно ровное спокойное состояние, в каком он находился в студии. Такая не свойственная его возрасту "собранность" поначалу показалась мне вялостью натуры, отсутствием темперамента. Но это было первое, ошибочное впечатление. В нем просто не было свойственной молодости порывистости, непоседливости. Когда он работал, то выглядел так, будто это многоопытный пожилой художник, для которого живопись стала уже привычным занятием, и он твердо знает, что и как он будет сейчас делать и каких результатов достигнет.

На третьем году работы в студии Петя написал морскую баталию - бой на Черном море у берегов Болгарии, отражавшую события только что минувшей Отечественной войны. Картина была настолько профессиональной, что я повез ее в Симферополь вместе со своими работами, чтобы представить на жюри выставки.

Незадолго до этого в Крым приехала группа молодых художников, только что окончивших институт им. Репина. Все они вошли в состав жюри выставки. Когда очередь дошла до картины Столяренко, молодые художники единодушно отклонили ее по тем соображениям, что она слишком напоминала работы Айвазовского. Это был единственный повод для отклонения. Никто даже не заикнулся, что работа выполнена не профессионально.

Пришлось рассказать членам жюри, кто такой Столяренко, сколько времени он работает, что он, кроме галереи Айвазовского, не был ни в одном музее и, кроме живописи Айвазовского, ничего не видел. После этого члены жюри приутихли, сообразив, что перед ними не художник-подражатель, а впервые взявший кисть юноша, сделавший только первый шаг в искусстве.

Картину Столяренко приняли на крымскую выставку. А еще через два года его картины экспонировались в Киеве и Москве. С 1950 года он стал постоянным участником республиканских и всесоюзных выставок советских маринистов. И его творчество, пожалуй, лучше знают в Киеве и Москве, чем в Крыму.

Смолоду Петя Столяренко, как говорится, удивительно твердо стоял на ногах. Благодаря врожденному такту и уму, он легко вошел в среду художников, что, вообще-то говоря, для новичков из самодеятельности всегда было делом не таким простым.

После окончания войны прошло три года. Мои старшие студийцы "оперились" и получили достаточную подготовку для поступления в открывшееся в Симферополе художественное училище им. Н. С. Самокиша. Дальнейшее их пребывание в студии могло только затормозить их развитие. Я, как сейчас помню, собрал их в своем кабинете. Разговор пошел о том, что им всем надо продолжать художественное образование, а не сидеть в Феодосии. Всем, кто был подготовлен для поступления в училище, я рекомендовал в конце лета поехать в Симферополь. Только одному Столяренко советовал перейти на самостоятельную творческую работу, так как он был вполне готов к этому. Я самым настоятельным образом убеждал его не поступать ни в художественное училище, ни в вуз, так как был уверен, что там ему делать нечего. Он был уже сложившимся художником.

Мои питомцы слушали меня очень серьезно, понимая, что приближается важный рубеж в их жизни. Осенью они поехали в Симферополь и вскоре сообщили, что все приняты в художественное училище, причем Володя Соколов был сразу зачислен на третий курс, Степа Мамчич - на второй, а Коля Шорин - на первый. Это был редкий, быть может, исключительный случай в практике экзаменационной комиссии Симферопольского училища.

Петя Столяренко тоже послушался меня. Он не пытался поступать в училище или вуз, и я уверен, что не жалеет об этом. Он вернулся в Керчь, вскоре построил себе мастерскую, перешел на творческую работу и стал быстро расти, как художник.

Не послушался меня Петя в одном. У него была возможность устроиться на работу в Севастополе. Я настоятельно рекомендовал ему поехать туда и попытаться стать военным, флотским художником. Там он был бы незаменим. Я не сомневаюсь, что при его даровании, характере, работоспособности и настойчивости он быстро стал бы в ряд лучших советских маринистов-баталистов. Его дарование было бы полностью направлено на служение Советскому Военно-Морскому Флоту, и он был бы в области батальной живописи, не боюсь преувеличить, достойной сменой Ивану Константиновичу Айвазовскому.

Работая в Керчи и участвуя на крымских выставках, Столяренко вскоре был принят в Союз художников, несмотря на то, что не имел никакого художественного образования, кроме трехгодичного обучения в студии при галерее Айвазовского.

Много видел я на своем веку ребят, впервые взявших кисть в руки. Среди них встречались ученики, наделенные абсолютно точным глазом. Это позволяло им быстро освоиться с заданиями, но часто они умели лишь очень точно, но как-то механически воспроизводить натуру.

Обычно ученики с абсолютным зрением не были наделены в достаточной степени другими, очень важными чертами, необходимыми для творческой работы, - воображением, даром композиции и чувством колорита. Это, как в музыке, чтобы стать музыкантом, а тем более композитором, мало иметь музыкальный слух, даже абсолютный.

Из большого числа учеников, среди которых было немало одаренных, ставших хорошими художниками, двое - Володя Шепель и Петя Столяренко были природой щедро одарены, всем, что обеспечивало им быстрый рост и широкие возможности развития. Оба они вышли из самодеятельности и это своеобразно объединяет их.

Дарования В. Шепеля и П. Столяренко совершенно различного свойства, в какой-то степени диаметрально противоположные, а вместе с тем оба они необыкновенно быстро возмужали и нашли свой путь в искусстве.

В течение многих лет изучая творчество феодосийских художников, следя за их развитием, я пришел к заключению, что со времен Айвазовского ни один из его последователей или учеников не был так щедро одарен природой, как Шепель и Столяренко.

Несмотря на то, что Столяренко уже сейчас достиг многого, он все еще находится в стадии роста и развития. Его творческие возможности, мне кажется, еще не ясны даже для него самого и кульминация его развития находится где-то впереди. Я не сомневаюсь, что, когда полностью разовьется его дарование (чем позже, тем лучше) он будет одним из лучших у нас мастеров маринистической живописи.

Чтобы не погрешить против истины, я не стану писать о том, что создал Столяренко вне Феодосии, так как не имел возможности наблюдать за его дальнейшим ростом. Я ограничусь тем, что написал о первых, столь необычных шагах его в искусстве, о том небольшом периоде, какой проходил на моих глазах и при моем участии.