Затмение солнца

В Петербурге много судачили о предстоящем солнечном затмении. Федор Петрович Литке при встрече с Айвазовским заговорил с ним о том же.

- В связи с затмением я вспомнил, Иван Константинович, о вашей картине "Хаос". Насколько мне помнится, ваша заморская слава началась с этой картины на космический сюжет. В Ватикане мне бывать не приходилось, и копий с нее я не видал. Что же вы на ней изобразили?

- Я показал мрачное смешение стихий над пустой, безводной, еще безжизненной землей. Все это озаряет своим светом большая комета. Когда папа Григорий XVI задумал приобрести мой "Хаос" для своей Ватиканской коллекции, ко мне в мастерскую предварительно явилась целая комиссия из кардиналов и прелатов, дабы определить - нет ли в картине чего-либо, противоречащего канонам католической религии. Но я, Федор Петрович, полагаю, что не один лишь "Хаос" относится к изображению космических явлений. Многие мои марины, изображающие морские бури и ураганы, говорят о мощи космических сил и первобытном хаосе...

- Именно поэтому хочу просить вас откликнуться на солнечное затмение. Кому, как не вам, это сделать. А для нашего Географического общества такая картина будет сущий клад.

- Почту за честь, Федор Петрович...

Вечером этого дня Айвазовский остался дома один. Юлия Яковлевна уехала в театр. Никто не мешал подумать о событиях только что минувшего года, о событиях, вдруг припомнившихся после разговора с Литке. "В этом году затмится на непродолжительное время солнце, источник жизни на земле... А в минувшем году навсегда погасли три русских солнца: Гоголь, Жуковский, Брюллов... Год оказался подобен страшному 1837-му, когда погибли Пушкин, Кипренский, Лебедев...". Он вспомнил конец января минувшего года, когда в Петербург стали доходить из Москвы слухи о том, что Гоголь совсем плох здоровьем и ведет себя все более странно. Говорили, что его постоянно видят в церквах распростертым перед иконами, что он раздает знакомым листки с переписанными его рукой молитвами. На церковных папертях он собирал вокруг себя странников и кликуш и произносил перед ними бессвязные покаянные речи...

Сердце Айвазовского сжалось. Он ясно увидел Гоголя дней своей юности - того веселого, милого, неистощимого на шутки собеседника, каким он был в Риме и во Флоренции двенадцать лет назад,- и вдохновенного Гоголя, читавшего главы из "Мертвых душ"... Сколько счастья принесло ему общение с Николаем Васильевичем! Потом, когда он вернулся в Россию, а Гоголь остался за границей, между ними возникла переписка. Но вскоре она заглохла. До него время от времени доходили слухи о болезни Гоголя, о его все усиливающемся мистицизме. Когда вышли "Выбранные места из переписки с друзьями", это его как громом поразило. Он ли, Николай Васильевич, мог написать такое!.. Острое чувство жалости к Гоголю переполняло его. После возвращения Гоголя из-за границы они виделись всего два раза: один раз в Киеве у Данилевского, второй раз в Петербурге у Одоевского. Как он переменился! Осунулся, в волосах появилось много седины, глаза, прежде такие искрометные, потускнели и ввалились... Прежних задушевных бесед не получилось. Воспоминания о прошлом, о счастливых днях в Венеции, во Флоренции, в Риме уже не волновали Гоголя и явно были тягостны ему. А говорить о "Переписке с друзьями" было просто бестактно после письма Белинского... И вот теперь - новые страшные вести о Гоголе, Гоголе агонизирующем, почти совсем задушенном страшной болезнью мистицизма... Айвазовский решил, не медля, ехать в Москву.

...В Страстном монастыре звонили к поздней обедне, когда Айвазовский подъезжал к Никитскому бульвару, где в доме Талызина, у своего друга графа Александра Петровича Толстого, жил Гоголь. Февральская метель намела большие сугробы, лошади выше колен тонули в снегу.

Лакей проводил Айвазовского в гостиную и просил обождать:

- Их сиятельства граф и графиня и господин Гоголь в молельной. Погода сегодня-с невозможная, в церковь не поехали-с, дома молятся. Вы обождите-с, скоро кончат, уже акафист читают-с...

Айвазовский сел на диван. На душе было смутно, тускло, как за окном, где крутились шальные снежные вихри. Издали доносилось монотонное чтение. Временами оно прерывалось тихим пением нескольких голосов.

Гоголь вышел в гостиную. Он даже не удивился и позвал Айвазовского в свою комнату. "Он ли это?! Даже ходит не так, как раньше!" - в ужасе думал Айвазовский, глядя на истощенного до предела, согбенного человека.

Гоголь вяло, явно только ради приличия, спросил гостя о его картинах. Глаза его смотрели подозрительно. На столе не было ничего, кроме Евангелия и житий святых. В углу у образа Николая Мирликийского, которого Гоголь считал своим заступником, теплилась лампада.

- А как "Мертвые души", Николай Васильевич? Когда порадуете нас второй частью? - решился наконец Айвазовский.

Гоголь взглянул еще острее, еще подозрительнее. Поморщился.

- Ах, вы все об этом... Гоголя-обличителя забыть не можете...

Вскочил, взмахнул руками, заходил по комнате.

- Воскресить!.. Воскресить всех мертвых душ надо!.. О живых душах нужно писать!.. Не о мошенниках, не о скудных сердцем помещиках и чиновниках, а о честных... Это Белинский считал, что не может быть добрых помещиков и честных чиновников... Книгу напишу, какой еще не было... Не обличать буду, а соединять всех во Христе! В религии, в церкви спасение России!.. Новые главы напишу... Покажу воскресение мертвых душ... Молитвой и постом готовлю себя. Ничего не вкушаю, кроме вина с водою и просфоры...

И вдруг упал в кресло, запрокинул голову, закрыл глаза. Тонкий, заострившийся нос страшно торчал на желтом исхудалом лице.

Айвазовский кинулся к Гоголю, схватил его руки, худые, как лед холодные.

- Николай Васильевич, всем святым вас заклинаю, поберегите себя! Что вы с собой делаете?! Я буду спорить с вами, обращаясь к Евангелию, которое вы так чтите. Вспомните: "И бысть брак в Кане Галилейской и Иисус бе там..." Христос вовсе не требовал, чтобы люди истязали себя постами, отказывались от радостей жизни. Он любил простые радости, любил детей, которые постоянно окружали его. Он пришел на свадьбу в бедную семью в Кане Галилейской и вместе со всеми веселился, вкушал вино и свадебные яства. Он не считал обязательными посты, говоря, что грех не та пища, которую вкушают наши, уста, а то, что исходит из наших уст: ложь, клевета, любые человеконенавистнические слова... Вы сами только что сказали, что хотите написать новую книгу. Но для этого физические силы нужны... Молю вас!..

Рисунок Айвазовского

Гоголь открыл глаза, устремил на Айвазовского пристальный, испытующий взгляд. Но в нем уже не было подозрительности, настороженности.

- А ты, Ваня, веришь, что я еще смогу написать книгу?..

- Конечно, верю! Только перестаньте убивать себя постами и мыслями о каких-то своих грехах. Если и были у вас грехи, то трудами своими вы их давно искупили. Поверьте!..

- Ты так думаешь, Ваня? Кое в чем ты, возможно, и прав...

Отблеск прежней гоголевской улыбки озарил худое, изможденное лицо.

Скрипнула дверь, казачок просунул голову:

- К вам, Николай Васильевич, отец Матвей пришли. Уже давно дожидаются. Одного вас желают видеть...

Айвазовский поспешил откланяться. В дверях он столкнулся с плотным, небольшого роста священником в лиловой рясе, окинувшим его внимательным, недружелюбным взглядом.

На другой день он уехал в Петербург. А через две недели пришла весть о смерти Гоголя.

Спустя полтора месяца, в апреле, накануне отъезда в Феодосию, он узнал, что в Баден-Бадене умер Жуковский. Один за другим сошли в могилу два близких человека.

Но самый страшный удар принес ему минувший год уже на своем исходе - весть о кончине любимого учителя Карла Павловича Брюллова, умершего в Риме. С грустью и благодарностью думал Айвазовский о Брюллове, который не только обучал его мастерству художника, но развил его ум, учил понимать характеры человеческие, события, ввел его в круг образованнейших людей России... Навеки скрылось солнце русской живописи...

Долго не мог успокоиться Айвазовский, растревоженный воспоминаниями, вызванными разговором с Литке.

День, на который приходилось солнечное затмение, в Феодосии встречали по-разному: в доме Ивана Константиновича заранее приготовили закопченные стекла. Готовились смотреть затмение и в других просвещенных домах, но были семьи, преимущественно на окраинах города, где предстоящее событие считали небесным знамением, предвещающим всякие беды. Старики и старухи пророчествовали, что в этот день наступит конец света.

- Что ж это будет, Анастасий? Пустое болтают или в самом деле солнцу затмение наступит? Поедем завтра на базар с овощами или нет? - спросил старого грека-огородника Анастасия его давний приятель огородник Александр.

- Какое там пустое? Вчера сам на базаре слышал, старые люди говорили, что, по Священному писанию, на этот год последние времена приходятся,- вмешался в разговор Константин, старший сын Анастасия.- Сказано: солнце затмится и звезды попадают на землю... И будет трясение земли и конец света...

- А я вчера мимо дома Ивана Константиновича вечером проходила,- вмешалась в разговор Анна, жена младшего сына Анастасия,- у него пели и на скрипке играли... Я еще остановилась послушать: слышу, смеются... Если бы что-то страшное ожидалось, не стали бы веселиться...

- Сама слышала, что смеялись? - нахмурил седые кустистые брови старый Анастасий.

- Вот те крест святой! - Анна три раза перекрестилась.

- А я тоже вчера днем видел, как к дому Айвазовского подъехали какие-то господа, веселые такие, и трубу привезли... Я кучера потом спросил, что за труба такая? А он мне сказал, что в эту трубу будут на солнце смотреть. Потом, вижу, вышел на балкон Иван Константинович с гостями и стали они трубу устанавливать. И жена его вышла. Смеялись, веселые были...- подтвердил муж Анны.

- Пойду сейчас к Ивану Константиновичу, сам у него все узнаю! - решил, надевая шапку, Анастасий.

Айвазовский выходил из дому на прогулку, когда к нему подошел огородник.

- Вы уж извините меня, Иван Константинович,- огородник снял шапку,- от вас хотим объяснение получить. Простые люди боятся, что завтра конец свету наступит...

- Что вы, Анастасий Филиппович. Ничего такого быть не может. Вы уж мне поверьте. Сколько раз бывало затмение солнца, а земля и люди от этого ничуть не пострадали,- попытался успокоить старика Айвазовский. - Просто между землей и солнцем будет проходить луна и на короткое время закроет от нас солнце. Вот и все...

- Спасибо, Иван Константинович! Сейчас на базар пойду и всем буду рассказывать... И у нас на Карантине всем ваши слова передам... - обрадованный огородник попрощался и заторопился к базару.

...На балконе дома Айвазовского было много друзей и знакомых. Все толпились вокруг телескопа. Когда началось затмение, Иван Константинович только на короткое время приник к телескопу, а потом покинул гостей, сел в заранее приготовленный ему экипаж и велел кучеру поскорее ехать на Карантин. Солнце было уже заметно ущербленным, когда Иван Константинович подъехал к Карантину. У домика Анастасия стояла толпа, но было так тихо, как будто здесь никого не было. Все напряженно смотрели на солнце, так ясно очерченное среди проплывающих легких, прозрачных облаков. С одной стороны от него как бы была отрезана небольшая краюшка.

- Иван Константинович к нам пожаловал! - громко сказал старый Анастасий, когда экипаж остановился.

- Здравствуйте, добрые люди! - весело поздоровался Айвазовский. - Хочу от вас наблюдать затмение. Мне в Петербурге заказали написать картину о солнечном затмении, так что я теперь у вас при исполнении служебных обязанностей... Кто хочет закопченные стекла? В них очень хорошо видно...

Знакомый приветливый голос как бы стряхнул с толпы охватившее ее оцепенение. Люди зашевелились, заговорили, потянулись к экипажу за стеклами. И снова наступила тишина, но более спокойная, как бы деловая... Время от времени люди оборачивались к экипажу, где сидел внимательно вглядывающийся в город, море, небо художник.

- Вот как смотрит! Запоминает, значит, а потом сядет и картину писать будет,- возбужденно объясняла в толпе Анна.

А художник старался ничего не упустить. Вот уже не диск, а серп плывет в странно темнеющем небе. День все больше гаснет. Тени на земле от деревьев, людей, лошадей, экипажа становятся все бледнее. Плывущий вдали корабль похож на призрак. Знакомый город и пейзаж словно расплываются в этих странных зловещих сумерках. Деревья теряют свою зеленую окраску, становятся пепельными. Лысая Гора как бы лишилась своей объемной плотности. Тревожно переступают с ноги на ногу и фыркают лошади, прядут ушами и оглядываются на успокаивающего их кучера. Какое-то чудовище медленно заглатывает солнце, и с севера надвигается зловещая ночь, непохожая на обычную. Люди незаметно для себя приближаются к экипажу, некоторые жмутся к нему, стараются прикоснуться рукой... Общий вздох облегчения пронесся над толпой, когда стало побеждать солнце. Предметы из призрачных опять становились привычно материальными. Небо, море, земля, деревья стали приобретать свой обычный цвет. На лицах появились счастливые улыбки...

"Солнце!.. В душе каждого человека живет древний солнцепоклонник..." - думал художник, прощаясь с жителями Карантина. Лошади весело мчали экипаж по залитым солнцем улицам Феодосии.

Через несколько дней Айвазовский написал "Затмение солнца в Феодосии". На большом холсте изображен город со стороны Карантина с перспективой на Лысую Гору. Художник передал все особенности освещения и необычный вид родного города в момент затмения, состояние трепещущей в страхе природы и встревоженной человеческой души. В самом воздухе как бы разлита тревога, протест против исчезновения солнца...

Картина была подарена Российскому географическому обществу.