Венецианская соната

Неожиданно радость тех дней была омрачена: из монастыря святого Лазаря пришла весть о болезни брата. Айвазовский тут же отправился в Венецию.

Состояние брата было тяжелое. Гавриил его не узнал. И хотя монастырские правила суровы, настоятель не рискнул спорить со знаменитым художником, обласканным самим папой. Он позволил привезти к больному лучших врачей Венеции. Вскоре в венецианских газетах стали появляться сообщения о пребывании Айвазовского у них в городе и выражались надежды, что он выставит здесь свои картины.

Брат начал выздоравливать. Айвазовский успокоился и снова приступил к работе. Он закончил картину "Шквал на Средиземном море ввиду Неаполитанского мола" и начал новую - "Лунная ночь". Через некоторое время обе картины появились на выставке. Венецианцы были заворожены поэтической картиной родного города. До этого они были убеждены в том, что самое большее, чего может достичь художник, - это умело скопировать венецианский пейзаж. И тут явился художник, который и без того волшебные ночи Венеции наполнил еще большим волшебством... И все потому, что, когда Айвазовский работал среди монастырской тишины в опять отведенной ему комнате Байрона, в ушах его звучали стихи Андре Шенье в переводе Пушкина:

Близ мест, где царствует Венеция златая, 
Один, ночной гребец, гондолой управляя, 
При свете Веспера по взморию плывет, 
Ринальда, Годфреда, Эрминию поет. 

Он любит песнь свою, поет он для забавы, 
Без дальних умыслов; не ведает ни славы, 
Ни страха, ни надежд и, тихой музы полн, 
Умеет услаждать свой путь над бездной волн. 

На море жизненном, где бури так жестоко 
Преследуют во мгле мой парус одинокий, 
Как он, без отзыва, утешно я пою 
И тайные стихи обдумывать люблю.

Лунная ночь. Окрестности Ялты. 1863

"Лунная ночь" Айвазовского вызвала всеобщие толки. Венецианские вельможи стремились приобрести хотя бы копии с нее, ибо распространились слухи, что художник решил подарить ее монастырю святого Лазаря. Копиисты кинулись на выставку. Они знали, что после передачи картины в монастырь она навсегда будет скрыта от них. И этот поступок художника, отклонившего неслыханные предложения богатых коллекционеров, породил в газетах новый поток фантастических рассказов о нем... Многие венецианцы подплывали в гондолах к острову святого Лазаря и часами дожидались выхода из монастырских стен прославленного художника, чтобы издали приветствовать его.

Однажды в монастырь на имя Айвазовского было доставлено письмо в голубом конверте. В нем лежал билет на балет "Сильфида".

...После спектакля художник не отправился за кулисы. Как тогда в Петербурге, он смешался с толпой поклонников у артистического подъезда. И вот вышла она, все такая же - стройная, воздушная, в белых одеждах,- окруженная свитой венецианских вельмож. Путь ее к гондоле устлан ковром и усыпан цветами. Но она медлит, задерживает шаг, оглядывается вокруг... И, увидев его, останавливается, зовет:

- Синьор Айвазовский, я жду вас...

Толпа расступается, и он идет навстречу ей. Только минуту продолжается молчание, а потом начинается какое-то неистовство толпы. Еще бы! Случай посылает венецианцам возможность увидеть рядом с обожаемой Тальони художника, имя которого в те дни произносилось так же часто, как и имя прославленной балерины...

Сопровождаемые криками толпы, соединяющей их имена, они садятся в гондолу и плывут среди молочно-серого тумана, окутавшего ночную Венецию. Минуют узкие коридоры улиц-каналов и попадают в мир лунного блеска. Туман теперь голубой. Переливы тихой воды луна заткала золотом. Дома и церкви то приближаются в голубой дымке, то уходят далеко, далеко... Очень сыро, но тепло, мягко... Гондола подплывает к мраморным ступеням, ведущим к ярко освещенному палаццо.

Тальони движением головы указывает на него, тихо говорит:

- Это мой дом. Там меня ждут друзья после спектакля... Но я не хочу сейчас к людям, они нас сразу разлучат. Энрико,- она касается рукой гондольера,- отвези нас к Тинторетто...

И вот остался далеко позади Большой канал, траурно чернеющий теперь вдали в россыпи красных, расплывчатых от тумана огней. Гондола бесшумно скользит вдоль мрачных высоких стен. Даже в своих прогулках с Гоголем Айвазовский не забирался в эти отдаленные кварталы. Еще один поворот, они плывут узким каналом, и наконец гондола причаливает к церкви Мадонна дель Орте. Они выходят. Вдали при лунном свете видна лагуна, а за ней - снежные горы.

- Отсюда глядел на Венецию Тинторетто...- говорит Тальони.- Здесь прошло его детство в красильной мастерской отца, здесь прошла вся его жизнь, а в этой церкви он похоронен... Я равнодушна к Веронезе и Тициану, мне претят оргии в садах Тициана, как они были противны и юному Тинторетто, отказавшемуся принимать в них участие. За это Тициан изгнал его из своей мастерской... В жизни он держался как-то в стороне от суеты и соблазнов, но был одержим работой и писал, охваченный жаждой воплощения образов, которыми был переполнен... Вам знакома эта жгучая потребность работать и работать, до изнеможения, до обморока?..

- О, да!.. И это - самое прекрасное в жизни...

- Подойдем ближе... Вот здесь, против церкви, стоял его дом. В нем царила истинная красота. Это был оазис среди деловитой, парадной, утопающей в парче и драгоценностях Венеции XVI века. Тинторетто было душно и скучно от невероятной прозаической деловитости венецианских патрициев, и он уходил в мир своего искусства и в мир музыки. Он был очень музыкален, его дочь, портретистка, тоже была прекрасная музыкантша. Из окон его дома по вечерам всегда звучала музыка. Я часто приезжаю сюда ночью из театра, и иногда мне кажется, что я слышу звуки лютни и спинета...- Тальони умолкает и прислушивается. Ее белая легкая фигура вся устремлена вперед. - Нет,- вздыхает она,- сегодня я ничего не слышу...

- Это я помешал тени Тинторетто явиться к вам на свидание... - виновато шутит Айвазовский.

- О нет, вы романтик, и он был бы к вам благосклонен!.. Я преклоняюсь перед ним именно за удивительную одухотворенность его картин. Она воплощена не только в людях, но наполняет все его пейзажи... Я покажу вам такие его полотна, которых вы еще не видели. Хотите?

- Я буду счастлив!.. Как вы можете даже спрашивать...

- Мы будем бродить по Венеции в увлекательных поисках его полотен. Для этого нужно побывать во многих местах: от церкви Мадонна дель Орте до Сан Тровазо и от Сан Дзаккариа до Сан Рокко. Надо отправиться и в церковь Сан Джорджо Маджоре. А теперь пора возвращаться... Надеюсь, что друзья, ждавшие меня, потеряли терпение и разошлись по домам... А где живете вы, синьор Айвазовский? Мне говорили, что вы все время возле брата. Он еще болен?

- Нет, он уже здоров.

- Я тогда надеюсь, что вы не откажетесь быть гостем в моем доме?.. Подарите мне те дни, которые вы решили быть в Венеции. С тех пор как я видела ваши картины, я убедилась, как много общего в нашем искусстве...

Тальони отвела Айвазовскому русскую комнату. Когда он впервые переступил порог этой большой светлой комнаты, ему показалось, что он находится в одной из петербургских гостиных. На стенах висели портреты Пушкина, Жуковского, Лермонтова, петербургские пейзажи Воробьева, итальянские пейзажи Сильвестра Щедрина, Михаила Лебедева и три марины его - Айвазовского. На столе лежало много русских газет и журналов. Отдельно на небольшом столике были итальянские газеты со статьями о нем и о его выставках.

- Все это присылает мне из России муж моей дочери князь Трубецкой,- заметила Тальони на удивленный взгляд Айвазовского.- Я очень полюбила Россию за пять сезонов, что танцевала там, и теперь, покинув ее, я получаю каждое письмо, каждую книгу и журнал оттуда, как дорогую весть со второй родины...

...Настали дни, полные неизъяснимой прелести. Ни Тальони, ни Айвазовский не изменили свой распорядок дня: по-прежнему она утрами танцевала по нескольку часов, а он с восходом солнца писал в своей комнате.

Часов в девять из зала начинала чуть слышно доноситься музыка. Там, наверху, работала она... Как хорошо писалось в эти утренние часы под звуки рояля, сопровождавшие ее легкие движения!.. Они встречались в полдень за завтраком. Потом она шла к нему в комнату взглянуть на его работу, и он играл ей на скрипке. Затем Энрико подавал свою гондолу, и они странствовали по Венеции, пьянея от морского воздуха каналов.

- Сегодня я повезу вас в Скуола ди Сан Рокко,- сказала Тальони.- Это было благотворительное общество, и сюда пригласили Тинторетто, чтобы он расписал стены и потолки. Работа, которую он тут исполнил, колоссальна... Только титан мог создать то, что мы сейчас увидим.

Гондола причалила, и Айвазовский залюбовался двухэтажным зданием начала XVI века. Но Тальони уже торопила его. Они поднялись во второй этаж, в трапезную. На стене находилось "Распятие" Тинторетто. Это был целый мир, охваченный трагическим событием. В смятенном небе несутся грозовые облака, и под ними высится Голгофа, где потерялись люди и всадники, оглушенные страшным смыслом того, что свершается перед ними...

- А теперь взгляните сюда...- Тальони взяла под руку Айвазовского, указала на другую стену трапезной.- Вот его "Христос перед Пилатом...".

Гений Тинторетто перенес Айвазовского на ступени лестницы, ведущей во дворец Пилата - человека, которому все подвластно в порабощенной Римом Иудее. Уже ночная тьма сгущается. Это тьма последней ночи в жизни человека, приведенного на допрос к Пилату. Как он одинок!.. Нет в мире более одинокого человека, чем этот в белых одеждах, стоящий не перед наместником римского цезаря, а перед лицом самой судьбы...

Долго молчали Тальони и Айвазовский у великого творения Якопо Робуста Тинторетто, человека с мятущимся и тревожным духом.

- Это, по-моему, лучший образ Христа в мировом искусстве. Тинторетто трагически ощущал мир и поведал об этом раньше Шекспира. Даже скованный догмами католической церкви, он сумел в сюжетах из Евангелия показать человеческий дух в его великих взлетах и великих падениях. Но пойдемте теперь вниз, друг мой. Там, в нижней зале, его "Благовещение", которое мне особенно дорого...

...Тихая бедная комната Марии с каменным полом. Стоит соломенный стул, на котором она сидела и шила, негромко напевая, мечтая... Еще минуту назад она была обыкновенной скромной девушкой из бедной семьи. И вдруг в эту тихую комнату ворвался сонм ангелов, подобно огненному облаку, они славословят ее. Под их натиском рухнула стена комнаты, гремят ангельские голоса, поющие "Ave Maria". В смятении внемлет Мария грозной и радостной вести - она родит спасителя мира...

Солнечное тепло приятно охватило их после холодных зал Скуола ди Сан Рокко. Сиреневые облака легко плыли во влажно-бирюзовом итальянском небе, цветные отблески от пестрого шелкового зонтика падали на лицо и белое платье Тальони. И лицо было светлое, молодое...

- Как ему хорошо! - вздохнула она, указывая на крылатого льва, сидящего на высокой мраморной колонне.- Как далеко ему видно! Когда ясная погода, он даже видит со своей высоты Апеннины...

Айвазовский не отрывал взгляда от этого милого, полного простодушной застенчивой искренности лица, и ему казалось, что с ним в гондоле не прославленная, воспетая поэтами балерина, а молодая, наивная, только вступающая в жизнь девушка...

- Как хорош у вас, друг мой, этот полдень у святого Марка! Как тонко передали вы розовый перламутр солнечных лучей, прогревающих старые стены Дворца дожей, их розовые блики на крыльях бесчисленных голубей... Это самая чудесная из картин, которые вы написали у меня!..

- Тогда возьмите ее себе, Marie. Возьмите все мои картины, мою душу, сердце... Они давно принадлежат вам...- Айвазовский опустился на ковер у дивана, на котором сидела Тальони, и положил ей на колени голову.

Тонкая легкая рука легла на нее, ласковые пальцы коснулись висков, погладили волосы.

- Сядьте рядом со мной, мой друг, я уже несколько дней собираюсь рассказать вам о себе. Это необходимо. Вы знаете, что я была замужем?

Айвазовский молча наклонил голову.

- Мой брак был недолгим, всего три года. Встреча с графом Gilbert de Voisin была для меня сперва большим счастьем, потом большим горем, которое едва не сломило меня... Графу льстил мой успех, он гордился моей славой, но в то же время его раздражала моя погруженность в искусство, преданность ему. И он не скрывал своего раздражения. Наши ссоры были для меня мучительны. Я любила мужа, но его неуважение к моему искусству убивало мою любовь. Это была медленная, мучительная агония. Заметив это, граф, чтобы наказать меня, стал кутить со своими светскими друзьями, стал участником их оргий. И тогда я поняла, что этот человек может отторгнуть меня от любимого искусства. Я стала ощущать его рядом с собой как слепую жестокую силу... Три года я стояла перед выбором: искусство или любовь. И наконец выбрала искусство. Но женщина не может жить без любви. И я тоже люблю, но только на сцене, когда я - Сильфида, Баядерка, Дева Дуная... Этой любви я отдаю всю себя и, как на любовное свидание, спешу на каждое представление, на каждую репетицию... Видите этот легкий башмачок? - Тальони сняла туфельку из белого шелка, она пришла к Айвазовскому, не сменив балетную обувь, и протянула ее юноше.- Этот почти не имеющий веса башмачок растоптал мою любовь... Возьмите его себе на память...

Когда она вышла, Айвазовский долго стоял, держа в руке туфельку Тальони. Звонили в ближней церкви. Чистый одинокий голос колокола казался печальным отзвуком этой приоткрывшейся ему жизни, отданной искусству... Он молод, но сейчас он понял, что только раз в жизни появляется женщина, которая навсегда останется в памяти и будет жить там, окутанная таинственным покрывалом неосуществимой мечты...