Русские художники в Риме

В Риме, у порта Пинчиано, снимал помещение скульптор Александр Васильевич Логановский. Товарищи любили его за доброту, радушие, готовность выручить в беде. За столом у него бывало шумно и весело. Там подавали русские щи и соленые огурцы. А когда предстояло чествовать или провожать товарища, лучшего распорядителя нельзя было желать.

Поскольку на чествование Айвазовского, происходившее у Гоголя, званы были немногие, то русская колония художников решила собраться у Логановского.

Александру Васильевичу друзья напомнили:

- Нынче ты обязан даже себя превзойти. Ты, конечно, помнишь, что в один и тот же день твой дар и дар Айвазовского отметил Пушкин...

Друзья остались довольны. Даже синьора Сусанна, хозяйка дома, без конца повторяла, что такого пиршества не давали ни разу в честь Винченцо Камуччини, самого прославленного художника Рима.

Уже давно наступил вечер, синьора Сусанна велела служанке зажечь свечи во всех комнатах, а веселье продолжалось. Друзья стали просить Айвазовского попотчевать их музыкой. Синьора Сусанна послала слугу за скрипкой. Устроившись на низкой скамеечке, Айвазовский начал играть на свой, восточный манер. Ему припомнился тот зимний вечер в Петербурге, когда он познакомился с Глинкой. Душой художника завладели видения и чувствования тех далеких дней. Он исполнял те же мелодии, что и Глинке, мелодии, которые композитор включил в лезгинку и в сцену Ратмира в третьем акте "Руслана и Людмилы".

А когда скрипка умолкла, нежданно раздались шумные возгласы и рукоплескания: собравшиеся под окнами прохожие выражали свой восторг. Особенно неистовствовали соседки из ближних квартир. Они высунулись из окон, рискуя свалиться, и просили повторить прекрасные мелодии. Все громче стали повторяться крики:

- Великолепно! Восхитительно, maestro Bussi! Браво, браво!

Айвазовский, окруженный друзьями, с поднятой скрипкой вышел на балкон. Толпа, образовавшаяся на улице, долго и шумно приветствовала скрипача. Внезапно внимание молодых художников привлекла женская фигура в белом платье, вскочившая на сиденье открытого экипажа и бросавшая цветы в сторону балкона.

- Друзья! - закричал Штернберг.- Это же синьора Тальони! Волшебница Сильфида здесь!..

Молодые художники устремились к выходу. Но когда они выбежали на улицу, экипаж уже умчался. Друзья обошли все римские гостиницы, но нигде не обнаружили Тальони.

Поздно ночью они забрели в знаменитое кафе делла Поста. Это кафе не запиралось ни днем, ни ночью, там даже не было дверей. В нем собирались певцы-импровизаторы, исполнявшие ими же сочиненные песни. А наутро новую песенку подхватывал весь Рим. Ее напевали трактирный слуга, подававший кушанья, портной и башмачник, франт, вырядившийся с самого утра, юноши и девушки, даже детвора...

Надолго запомнили завсегдатаи кафе делла Поста эту ночь. Знаменитый русский художник, о котором писали газеты, аккомпанировал на скрипке бродячим певцам. А на рассвете толпа уличных музыкантов проводила Айвазовского домой, оглашая римские улицы песнями.

Последний, кто простился с Айвазовским в то утро у дверей его дома, был Тыранов. Тыранов долго не выпускал его руку, вглядывался в лицо, как бы вбирая его в себя, и наконец со вздохом сказал:

- Если бы можно, я бы, кажется, сейчас же приступил писать тебя... У меня предчувствие, что это будет лучшее, что я написал или напишу.

Алексей Васильевич Тыранов был уже академик, самый выдающийся после Брюллова портретист, но в чужие края Николай I его долго не пускал. Тыранов был послан в Рим только в 1839 году.

Когда ему еще не исполнилось и шестнадцати лет, его способности в художестве заметил Алексей Гаврилович Венецианов и взял к себе в дом. Тиранов стал первым учеником Венецианова, а потом появились Никифор Крылов, Алексеев, Златов, Денисов, Беллер, Зиновьев, Зеленцов, Филатов, Ситников, Мокрицкий, Плахов, Михайлов...

Венецианов создал школу и обучал молодых художников из простого звания то у себя в деревне Сафонково в Тверской губернии, то в петербургской мастерской.

Искания правды в искусстве привели Венецианова к решению изображать только самые что ни на есть простейшие явления жизни. Художник поставил себе за правило никому, ни одному живописцу ни в чем не подражать, ничего не заимствовать - будь это даже Рембрандт или Рубенс. Только самой натуре повиноваться... Следуя этой методе, Венецианов создал свои знаменитые полотна - "Гумно", "Утро помещицы", "Захарка". Его картины чуть ли не первыми поступили в Русскую галерею Эрмитажа.

Своим ученикам Алексей Гаврилович постоянно напоминал:

- Ничего не изображать иначе, чем в натуре является, и повиноваться ей одной без примеси манеры какого-нибудь художника, то есть не писать картину a la Rembrandt, a la Rubens, но просто, как бы сказать, а. la Натура...

Иногда среди учеников возникали споры. Алексей Гаврилович не тушил их, а давал разгореться и стремился, чтобы ученики сами находили ответы.

Однажды, после того как Венецианов закончил картину "На пашне. Весна", он позвал учеников и просил каждого высказать свое суждение.

Тыранов недоумевал. Он все спрашивал Крылова, который лучше остальных постигал методу учителя:

- Никифор, что же ты молчишь? Который раз тебя спрашиваю - что это? Аллегория?

Тыранов даже тряс Крылова за плечо, но тот не обращал на него внимания, он не мог оторвать взгляд от новой картины учителя.

А Тыранов не отставал от своего старшего друга:

- Никифор, что же ты молчишь? Вижу, что чудо-картина, но сомнения меня одолели. Растолкуй мне, как же это так: учитель нас всегда наставляет писать а lа Натура, а тут женщина намного выше лошадей, и где ты видел, чтобы крестьянка работала в поле в праздничном наряде?..

Тут Крылов не выдержал:

- И это говоришь ты, поступивший первым к учителю? Напомню тебе, что говорил Алексей Гаврилович: "Произведения греков и великих нашего времени художников Рафаэля, Микеланджело, Пуссена и прочих доказывают, что путь их к достижению совершенства была одна натура в ее изящном виде..." Вот в этой крестьянке на пашне учитель показал изящную натуру, которую нам ежедневно являет жизнь.

- И явила в облике крепостной крестьянки, которую и за человека не считают,- с горечью заметил Алексеев...

...Все это Тыранов припомнил, готовясь писать портрет Айвазовского. В молодом счастливом художнике Тыранов увидел натуру в самом ее изящном виде, и ему страстно захотелось создать образ артистический, пленительный. И еще захотелось в портрете Айвазовского соединить два начала, две школы своих учителей - венециановскую и брюлловскую.

На сеансы в мастерскую к Тыранову Айвазовского сопровождал Штернберг. Но в последние дни с ним стало происходить что-то неладное: обычно говорливый, любящий шутку, смех, Штернберг теперь среди разговора внезапно умолкал, усаживался в самый дальний угол мастерской, время от времени извлекал из кармана небольшой альбомчик и долго рассматривал отдельные листы. Друзья догадывались, что Штернберг во власти нового замысла, и не досаждали ему расспросами.

Однажды Штербнерг внезапно исчез на целую неделю и так же неожиданно вновь появился у Тыранова.

- Понимаете,- начал он, усевшись на стуле посреди мастерской и как бы продолжая накануне прерванный разговор,- я сейчас прямо из Неаполя. Все эти дни я провел в Нижней Гавани, на рынке. Там теперь, накануне праздников, собирается тьма-тьмущая разных торговцев: тут же режут кур, на месте и жарят, едят рыбу; зелень в огромных размерах... Под навесами простолюдины ублажают себя макаронами... А над рынком стоит гомон, крик, перебранка. В первый день, как я приехал, я зарисовал вот эту сцену... Эх, мечтаю, написать картину "Рынок". Больше мне ничего не надо. Я этим "Рынком" образумлю кой-кого из наших художников... Меня мутит уже от всех этих Хвеличет, как один знакомый малоросс называет местных натурщиц, что ни девица - то обязательно Фелицета... Вот и кочуют с полотна на полотно всякие хорошенькие, улыбающиеся, сладенькие пляшущие траетеверинки, вакханки, итальянки у колодцев.

Тыранов вспыхнул. Это уже относилось к нему. По приезде в Италию он тоже увлекся общей модой, и теперь в его мастерской находились совсем оконченные картины - "Вакханка" и "Итальянка, пришедшая к фонтану за водой".

- Ты неверно судишь о картинах Алексея Васильевича,- вмешался Айвазовский.- Взгляни на итальянку у фонтана, это не елащавое лицо, а лицо крестьянки; большей верности с природой быть не может. Я знаю натурщицу и не могу не восхищаться удивительным сходством портрета с оригиналом. А какая лепка головы!

- Я понимаю, что в искусстве портрета нет у нас равного Алексею Васильевичу, но...- тут Штернберг вскочил со стула и вплотную подступил к Айвазовскому, глаза у него сверкали.- Но я вспоминаю, как меня поразило, когда в "Журнале изящных искусств" было напечатано про Венецианова... Это настолько меня возмутило, что я на всю жизнь запомнил эти слова. Слушай, что писал тогда наш Василий Иванович^*: "Кисть, освещение, краски - все пленяет. Одна только модель, если смею сказать, не пленительна. Мне кажется, художник, во всяком случае, должен избрать лучшее. Можно все написать превосходно, но лучше превосходно писать то, что прекрасно, особенно, если выбор предмета зависит от художника".

^* (В. И. Григорович (1786 - 1865) - конференц-секретарь Академии художеств.)

- Что же тебя так возмутило в этих словах? - Айвазовский кладет руку на плечо друга.- Разве уж так плохо "превосходно писать то, что прекрасно..."

- А ну вас...- безнадежно машет рукой Штернберг.- Разве с вами, служителями идеального искусства, поговоришь как с людьми?! Хоть оба вы и пишете прекрасно и известность приобрели, а я вам повторю еще раз: ничего нет противнее в картине, как хорошенькие, улыбающиеся и мило одетые фигурки. Для меня гораздо приятнее грязный нищий, да с характером. Пускай будет неизящно, лишь бы было похоже на людей, на бедный народ... И знаете, Алексей Васильевич, кто был моим настоящим учителем? Плахов! Лавр Кузьмич Плахов^*. И забыть его наставления не смею-с. Да-с...

^* (Л. К. Плахов (1811 - 1881) - ученик Венецианова, одним из первых обра-тился к городскому жанру.)

Открылась очередная художественная выставка. Снова зрители толпились у морских видов Айвазовского. Но не меньший восторг, чем картины Айвазовского, вызвал его портрет, написанный Тырановым.

Среди тех, кто не единожды приходил на выставку, был и Штернберг. Он удивлялся мастерству Тыранова. Восхищался темным зеленовато-коричневым фоном портрета, на котором выступало ярко освещенное лицо друга. Виля отправился к Тыранову, чтобы выразить ему свое восхищение.

- Хорошо, что ты пришел, Штернберг... Я как раз нынче окончил небольшую сцену из домашней жизни... Признаться, своим возникновением она обязана тебе. У меня долго не выходили из головы твои слова. Вот посмотри...

Сюжет был весьма прост:

Молодая хозяйка занята приготовлением обеда. Вокруг нее кастрюли, таз, овощи... Женщина на секунду отвлеклась и повернулась к подбегающему малышу...

- Алексей Васильевич,- Штернберг схватил руки Тыранова,- такая живопись происходит только от опыта Венецианова, от вдумчивого изучения натуры. Ваша молодая хозяйка...

- Обожди, друг,- прервал Тыранов.- Вот, кажется, и название найдено - "Молодая хозяйка". А я все бился и никак не мог придумать... А знаешь, Виля, прими эту картину от меня... Ей-ей, не возражай; она тобой навеяна, тебе и должна принадлежать...

'Молодая хозяйка'

На другой день во время прогулки Айвазовский встретил Гоголя и рассказал о подарке, который Виля получил от Тыранова. Они как раз проходили мимо дома, в котором жил Штернберг, и Николай Васильевич предложил зайти посмотреть картину.

Штернберга они застали погруженным в чтение письма. Гоголь не стал отвлекать его посторонними разговорами и только попросил показать картину Тыранова.

Долго рассматривал Николай Васильевич небольшое полотно, а потом обернулся к молодым художникам и многозначительно произнес:

- Вот произведение, которое работалось так чисто, так бескорыстно...

Айвазовский, будто почувствовав в словах Гоголя укор себе, спросил:

- А разве, Николай Васильевич, художник не вправе с большей пользой для себя продать то, что им написано в пылу вдохновенья?..

- Не знаю,- как-то неопределенно начал Гоголь,- кое-кто даже на Пушкина ссылается, что, мол, "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Однако, позвольте вам заметить...- Николай Васильевич устремил свой взгляд куда-то далеко-далеко и продолжал с горечью и сарказмом: - Позвольте заметить, что слова сии принадлежат не Поэту, а Книгопродавцу и что к первому изданию стихотворения было сделано такое примечание: "Заметим, для щекотливых блюстителей приличий, что Книгопродавец и Поэт оба лица вымышленные. Похвалы первого не что иное, как светская вежливость, притворство..." - Гоголь погрозил пальцем.- Притворство еще простительно тому, кто торгует произведениями искусства, но не тому, кто их творит. Того и гляди - можно так убедить себя, что продается всего лишь результат вдохновенья, а не заметишь, как само вдохновенье приспособишь к вкусам покупающих...

Гоголь прервал свою речь, еще раз оглянулся на картину Тыранова и, сделав жест, чтобы его не провожали, быстро направился к двери.

Айвазовский и Штернберг долго молчали. Между ними вдруг возникла какая-то неловкость.

Первым заговорил Штернберг:

- Не сердись, Ваня... Но мне показалось, что Гоголь имел в виду твою историю с болонским колбасником... Недавно у Греко Иванов осуждал тебя...

- И ты не объяснил,- вспыхнул Айвазовский,- что все это шутка, забавный анекдот.

- Я все рассказал, Ваня: как ты познакомился с одним маркизом и тот уговорил тебя написать картину для его брата-фабриканта из Болоньи, и как тот в обмен на твою картину прислал изделия своей фабрики... И про то поведал, как мы, твои друзья, уничтожали все эти ветчины, колбасы и особенно сосиски.

- И что же Иванов? - уже улыбаясь, спросил Айвазовский.- Неужели не посмеялся вместе с тобою?

- Представь, Ваня, даже подобия улыбки не появилось на его лице, напротив - он все больше хмурился и наконец спросил: "А долго ли Гайвазовский писал картину для этого колбасника?" Когда я ответил, что полдня, Александр Андреевич вовсе расстроился и этак грустно промолвил: "Гайвазовский в большой опасности, он начинает приспосабливаться к вкусам заказчиков..."

Айвазовский притих.

Минуту спустя, чтобы переменить разговор, он спросил:

- Что ты читал, когда мы вошли? Николаю Васильевичу даже пришлось кашлянуть разок-другой, чтобы отвлечь тебя от письма.

- Это письмо от Иванова... Недавно я забрел к нему. Перед этим я побывал во Флоренции, где сделал много любопытных зарисовок. Я начал мечтать о картине, и название уже было готово - "Шарлатаны". Там у меня уличные фокусники, собирающие вокруг себя толпу зевак... Размечтался я тогда в мастерской Александра Андреевича, а потом и забыл о своем новом замысле - "Рынок" все вытесняет... А вот Александр Андреевич запомнил и так близко к сердцу принял, что прислал мне нынче письмо, где подробно разработал всю композицию и сделал даже набросок сцены... Вот взгляни сам.

Айвазовский взял протянутое письмо.

"Думая о Вашем "Шарлатане", мне вот что пришло в мысль.- Представить (как можно более) благоденствие, спокойствие и деятельность народную.- Главную торговлю его шелком и шляпами соломенными. Это все везется вдоль картины на третьем плане.- Совершенное отсутствие полиции.- Мирные разговоры между собой.- Это представите вы в группе простых людей, что читают письмо, и впереди их идущих благородных Флорентинцев, подчивающих друг друга табаком.- Одну группу можно сделать портретами (великих) замечательных людей Флоренции нашего времени. Росселини, Розини, Бартолини.- Налево, в двух мальчиках, Вы представите южное довольство прекрасных юношей: один с цыгаркой, другой с органчиком.- За ними изобразите исправность огромных возов - в шесть мулов, несколько правее шляпные магазинщицы идут с картонками в диагональ площади; нужно как можно более показывать шляп соломенных в народе и желтых и черных. Цвета платьев у простых женщин и мужчин - темно-лиловые и синие, чулки черные.- Бархатные куртки охотничьи.- На средине картины шуточная драка мальчиков, посланных от хозяев с посылками.- Полуголый красильщик борется с печатником; у последнего стоят поблизости кипы бумаги.- А столяр, имеющий доску на голове, соучаствует, тут же смотря.- Направо - немцы с планом Флоренции занялись было со всем педантическим тоном рассматривать монументы, но подошедшая с улыбкой нищенка разрушает внимание, отводя их взоры от знаменитого Палаццо gran дука в глубину корсета, с умыслом раздвинутого молоденькой плутовкой.- Сзади их прекрасная цветочница дарит англичанок, идущих тоже на поклонение Оффициям.

Я не помню Ваших эпизодов, их тоже можно удержать, об этом мы договорим с Вами при моем приезде".

Кончив читать, Айвазовский долго еще не решался отдать исписанные листки.

- Александр Андреевич снова в Субиако на этюдах,- начал Виля.- Я как-то его видел возвращающегося в Рим пешком, в запыленной одежде странника, в широкополой шляпе, с этюдником через плечо и посохом в руке... Остановился на улице Феличе, запрокинув голову к окнам квартиры Гоголя, и колеблется - зайти ли... А лицо недовольное, озабоченное. Догадался я - не удовлетворен написанными этюдами и считает, что он не вправе насладиться беседой с Гоголем... Этюд же этот, конечно, совершенство! И Александр Андреевич, понурив голову, двинулся дальше - мимо дома Гоголя. А мне, Ваня, хотелось подбежать и поцеловать ему руку. Но я не решился... Он же, готовясь к поездке, вспомнил о моем случайном замысле... Друг мой, никогда нам не подняться на такую вершину, до такой чистоты и бескорыстия, но мы должны помнить, что живем рядом с таким художником, может быть с самым великим русским художником...