Сильфида

Еще один близкий человек ушел из жизни Гайвазовского. Только что он был у Воробьева, но не застал Максима Никифоровича дома. Старый слуга рассказал, что на прошлой неделе пришло из Италии письмо с вестью о кончине Лебедева. Уже больше двух месяцев как нет его в живых. В июле он заразился холерой, умер и погребен в Неаполе в братской могиле...

Сентябрьский ветер обрывает листья и бросает их под ноги Гайвазовскому, а ему вспоминается первая встреча с Лебедевым у Воробьева. И вот теперь нет уже Миши... Какой тяжелый год! Сначала весть о смерти Кипренского. Потом страшная гибель Пушкина, а теперь смерть Лебедева...

- Пади! Пади! - крик раздался почти над самым ухом, и в то же мгновение Гайвазовский увидел несущийся на него экипаж. Он отшатнулся назад и, потеряв равновесие, упал навзничь...

- Боже мой! Он убит!..- воскликнул по-французски женский голос.

Гайвазовский быстро приподнялся и сел, растерянно озираясь. В нескольких шагах от него стояла карета, запряженная четверкой лошадей, а над ним склонилась дама во всем белом. Белый газовый шарф окутывал ее белокурую голову. Из-под белой шелковой мантильи виднелось воздушное платье из белого муслина.

- Вы живы? Какое счастье!.. Попытайтесь подняться, я вам помогу...

- Что вы!.. Я просто упал...- Гайвазовский вскочил.

- Садитесь ко мне в карету, я отвезу вас домой. Возьмите ваш альбом.- Дама подняла альбом и подала его окончательно смутившемуся Гайвазовскому. Вокруг начали собираться любопытные. Взяв юношу под руку, дама заставила его сесть с нею в карету.

- Куда вас отвезти?

- Я живу при Академии художеств, сударыня...

- Вы художник? Как ваша фамилия, мсье?

- Я учусь в Академии... Моя фамилия Гайвазовский. Но мне, право, неловко, сударыня...

- Скажите, почему вы не слышали криков кучера? Он еще издали стал кричать вам.

- Я задумался, сударыня... Я только что узнал о смерти моего друга...

- О, я понимаю вас! Как жаль!..- Грусть и сочувствие отразились на милом, но некрасивом, с неправильными чертами лице дамы.

Но вместе с тем Гайвазовского поразило, что это некрасивое лицо было исполнено совершенно особой, необъяснимой прелести, какого-то мягкого и нежного обаяния...

- Ваш друг тоже был художник?

- Да, сударыня, Михаил Лебедев был прекрасный художник. Он умер в Неаполе от холеры два месяца назад...

- Михаил Лебедев? Я видела его в Неаполе год назад. Я купила тогда два его пейзажа. Он мне показался очень талантливым...

- Спасибо, сударыня, за добрые слова о моем друге!.. Но позвольте мне остановить кучера, мы уже возле Академии... Благодарю вас...

- Прощайте, мсье Гайвазовский!.. Не предавайтесь больше грустным мыслям посреди мостовой. Обещайте мне это.

- Обещаю, сударыня, больше не попадать под колеса...

- Ну что, достал билеты на "Сильфиду"? - закричали академисты, едва Виля Штернберг переступил порог.

- Как бы не так! Только бока мне намяли...

- Неужто ты да не достал? - изумился Ставассер.- Шутишь небось?..

- Ей-богу, не достал. Если бы вы видели, что возле театра творится! Тальони свела с ума не только балетоманов. Даже те, кто не знает, как отворяются двери в театр, стремятся увидеть божественную Сильфиду.

- Да, вот что пишут о ней сегодня в "Северной пчеле"...- Рамазанов развернул газету: - "Идеал грации, идеал танца, идеал пантомимы - вот Тальони... В ней сплетены достоинства высокой драматической игры с совершенствами первоклассной танцовщицы. Она не танцует, а поет, как скрипка Паганини, рисует, как Рафаэль..."

- Когда же мы увидим ее?..- вздохнул Гайвазовский.

- Завтра опять пойду. Считайте, что сегодня у меня была только разведка. Какая разношерстная публика брала приступом кассу, братцы! Тут и щеголи с Невского и сидельцы из лавок, даже извозчик с номером за спиной явился и ну всех расталкивать. Такой Илья Муромец!.. И то не сразу билет достал. А воришки там вовсю работают, пользуются давкой. При мне один балетоман полез в карман за кошельком, а его и след простыл... Да, совсем позабыл было... Глядите! - Штернберг со смехом берет с подоконника брошенный им туда кулек.- Принес вам вместо билетов "пироги Тальони"...

- Как пироги? - удивились академисты.

- Очень просто. Чего только не изобретет торговец для своей выгоды! Предприимчивый кондитер додумался до "пирогов Тальони". И видели бы вы, как их раскупают!.. Давайте тарелку,- Штернберг высыпал из кулька сладкие пирожки, на которых были сахарные изображения танцовщицы в различных ролях.

В эту минуту раздался стук в дверь и на пороге появился академический служитель с письмом в руке.

- Вам, господин Гайвазовский. Только что посыльный принес...

Гайвазовский разорвал конверт из голубой шелковистой бумаги,

на котором незнакомым почерком было написано его имя. Из конверта выпали шесть театральных билетов. Письма в конверте не было.

- Ничего не понимаю... Какие-то билеты...- с недоумением обратился он к товарищам.

Штернберг подскочил, выхватил билеты.

- Ура, братцы! Ура!.. Шесть билетов на балет "Сильфида" на завтра! И не на галерке, а в четвертом ряду партера!.. Ура!..

- Но кто же прислал? Где посыльный? - Гайвазовский стремглав выскочил в коридор, на крыльцо. Посыльного нигде не было.

- Кто же прислал? - ломал он голову, вернувшись к друзьям, которые в прекрасном настроении ели "пироги Тальони" и угощали служителя.

- А я так думаю, братцы,- Штернберг принял таинственный вид,- госпожа Тальони исполняет роли всевозможных фантастических существ: сильфид, ундин, русалок, а окружают ее на сцене эльфы, гномы, пери и прочие воспетые нашим несравненным Жуковским загадочные создания. Они и услышали, как мы тут горевали, а для них нет ничего невозможного. Вот они и прислали нам билеты...

- И вовсе не русалки, а служитель из Большого театра принес...- вмешался с полным ртом академический служитель.- Я ихнюю форму знаю...

- Какая разница, кто! Главное - мы идем завтра на "Сильфиду"! - воскликнул Штернберг.

Как ни старались Гайвазовский, Штернберг, Ставассер, Рамазанов, Кудинов и Сократ Воробьев держаться независимо, но они чувствовали себя неловко, сидя в четвертом ряду партера. Кругом сверкали мундиры, сияли звезды и ордена.

- Нет, братцы, только ундины и феи своим волшебством перенесли нас сюда. Наши профессора и те сзади сидят,- возбужденно шептал Штернберг.- Чудеса!..

Занавес стал медленно подниматься.

Тальони-Сильфида стояла на коленях возле спящего Джемса. Ее прозрачные радужные крылья трепетали. Но вот она встает, приподнялась и запорхала в радостном танце вокруг любимого. Общий вздох изумления пронесся по театру. В волнах белого газа над сценой парило словно неподвластное силе земного тяготения эфирное существо.

Гайвазовский весь подался вперед. Как дивно слились воедино музыка флейт и гобоев и это видение, танцующее в голубоватом луче!.. Уже исчезла в пламени камина Сильфида, на сцене остались Джемс с невестой, а ему все еще слышится шелест невидимых крыльев...

Ворвались свадебные гости - пастухи. Они наигрывают на свирелях и волынках дикие плясовые мотивы. Но снова в этот странный мотив скрипки вплетают воздушную мелодию Сильфиды. Из стены появляется белая девичья фигура с протянутыми к Джемсу руками и исчезает...

...Ветер проносится по сцене, распахивается окно, на окне Сильфида. Как грустна эта нежная белая девушка, она боится потерять любимого, ее движения сливаются со звуками сладостной, рыдающей кантилены.

...Джемс танцует с невестой. Он и она в темно-красных костюмах. И вдруг появляется, словно белое облачко, Сильфида. Проскальзывая между Джемсом и Эффи, она расстраивает их танец...

...А сколько ликования в ней, когда она приводит любимого в свое царство! Из темноты вдоль белого ряда своих сестер она вылетает в ликующем прыжке, опускается и снова взлетает. Всего несколько прыжков переносят ее через огромную сцену... И какая утонченная грация, какое трогательное девичье кокетство в ее движениях, когда она под игривую мелодию скрипок хочет получить от Джемса шарф...

Утро на берегу залива. 1853

...И вот она умирает в мрачном скалистом лесу. Вырванные колдовской силой, отпадают легкие радужные крылья. Сколько трагической красоты в ее последнем взгляде, брошенном на крылья. Ее медленная воздушная смерть подобна агонии белой прекрасной лилии...

Театр гремел овациями. Вопреки правилам, впервые в Петербургском Большом театре аплодировали дамы. Тальони вызывали десять раз. Вместе с ней выходил на вызовы старик небольшого роста, её отец - Филипп Тальони, постановщик "Сильфиды".

- Поспешим к артистическому подъезду, взглянем еще раз на волшебницу!..- Штернберг увлек за собой товарищей.

Им удалось пробиться в первые ряды балетоманов, ожидавших выхода великой балерины. Когда Тальони под руку с отцом стала спускаться с крыльца, толпа с криками кинулась ей навстречу. Ее узнали, хотя на лицо была опущена вуаль.

- Тише, господа! Вы собьете с ног госпожу Тальони! - закричал Гайвазовский.

Академисты взялись за руки и образовали заслон, и под этой защитой Тальони быстро прошла к карете. Уже сидя в карете, она высунулась в окно и позвала: "Мсье Гайвазовский!.. Возьмите..." Протянулась тонкая рука с несколькими розами. Из-под откинутой вуали Гайвазовскому улыбалось милое лицо с неправильными чертами. Карета умчалась, а он стоял, ошеломленный, с белыми розами в руке. Балетоманы с изумлением наводили лорнеты на юношу, которому "божественная Тальони" подарила цветы.

- Сто рублей за одну розу, молодой человек!..- дрожащая старческая рука протянула Гайвазовскому пачку ассигнаций.

- Подите прочь, сударь! - Штернберг оттолкнул старого балетомана.- Да что же ты молчишь, Гайвазовский, объясни хоть что-нибудь!..

Гайвазовский счастливо улыбался:

- Выходит, третьего дня меня чуть не задавил экипаж самой Сильфиды...