Смерть поэта

Никогда еще снег не вызывал у Гайвазовского такого ощущения бесприютности. Ветер воет, наметает снежные сугробы. Нестерпимее всего вой ветра здесь, у дома на Мойке, где умирает Пушкин. Стиснутый толпой, Гайвазовский чувствует, что нет спасения от стужи. И шинель не греет, а ноги уже ничего не чувствуют. Внезапно толпа зашевелилась - кто-то громко говорит, что Александру Сергеевичу будто легче стало. Все с надеждою шумно вздыхают, и холод как будто отступает, снег уже не кажется таким зловещим.

Рядом с Гайвазовским старик в поношенном партикулярном платье всхлипнул, забормотал:

- Бери, господи, мою жизнь, и детей моих и близких, только его сохрани, его...

Толпа молча переминается с ноги на ногу, и чудится, что люди прислушиваются к вою ветра. Когда он затихает, им кажется, что Пушкин будет жив. После возникшей надежды еще страшнее каждый новый порыв ветра.

...Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни Пушкин умер...

Гайвазовский с трудом ходил: накануне у дома на Мойке он отморозил ноги. Сегодня Штернберг достал салазки и повез друга через Неву проститься с Пушкиным.

В гостиной, где стоял гроб с телом поэта, было тесно и душно. Бесконечной чередой шли люди. Тут же, у гроба, Аполлон Мокриций - товарищ Гайвазовского и Штернберга по Академии - на листе бумаги делал набросок с мертвого Пушкина.

На другой день Гайвазовский добрался на Мойку один - Штернберг пропал с самого утра. Народу на улицах и возле дома поэта стало еще больше. Всюду разъезжали конные жандармы. На двери, что вела в квартиру Пушкина, кто-то вывел углем: "Пушкин". Через эту дверь народ шел беспрерывно. Гроб пришлось перенести из гостиной в переднюю.

Гайвазовский пришел с альбомом. Но место у гроба было занято. Там рисовал известный художник, профессор Академии Федор Антонович Бруни. В это время из внутренних комнат вышел Жуковский. Он заметил Гайвазовского с альбомом в руках, беспомощно озиравшегося. Василий Андреевич молча взял его за руку и увел в гостиную.

- Посидите,- сказал Жуковский.- Федор Антонович уже давно здесь, он скоро кончит...

Через час Гайвазовский и Жуковский сидели рядом и рисовали Пушкина. В полдень Василий Андреевич повез юношу к себе. В кабинете Жуковского они рассматривали свои рисунки. На рисунке Жуковского лицо Пушкина было спокойное, с выражением неизъяснимой высокой думы.

Жуковский говорил:

- Это не то выражение, которое было у Александра Сергеевича в первую минуту смерти. Что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой... Никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли... А теперь черты его изменились...

Гайвазовскому рисунок не удался.

- Как я ни бился, Василий Андреевич, а у меня ничего не вышло...- Гайвазовский зарыдал.- Никак не могу смириться с мыслью, что Александр Сергеевич умер, что никогда уже не увижу блеска его глаз, не услышу его голоса...

Юноша хотел уничтожить рисунок, но Жуковский схватил его руку.

- Не делайте этого... Пусть вас постигла неудача, но что-то от Пушкина в рисунке есть. Я оставлю его у себя.

В тот вечер сам инспектор Академии со своими помощниками проверял каждую спальню. Академисты притворялись спящими. Как только кончился обход, они повскакали с постелей и сгрудились вокруг Мокрицкого, продолжавшего начатый перед этим рассказ.

- Двадцать пятого, за два дня до дуэли, Пушкин с Жуковским навестили Брюллова. Я в это время был у него. Карл Павлович показывал Александру Сергеевичу и Василию Андреевичу свои акварельные рисунки. Показал и недавно оконченный рисунок "Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне", на который нельзя смотреть без смеха. Там изображен смирненский полицмейстер, спящий посреди улицы на ковре и подушке; позади него видны двое полицейских стражей: один сидит на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок, и болтает босыми ногами, обнаженными выше колен; эти ноги, как две кочерги, принадлежащие тощей фигурке стража, еще более выделяют полноту и округлость форм спящего полицмейстера... Фигуры очень комические, и Пушкин хохотал до слез... Он никак не мог расстаться с этим рисунком и все просил Карла Павловича подарить ему это сокровище... Но Карл Павлович не мог, он обещал его уже княгине Салтыковой. Тогда - представьте себе только - Пушкин, продолжая умолять Брюллова, стал перед ним на колени и просит: "Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня; отдай мне этот". Не отдал Брюллов, обещал нарисовать другой... А сегодня я был у Карла Павловича - на себя не похож, плачет и не может простить себе, что отказал Пушкину в его последней просьбе...

Рассказ Мокрицкого был прерван появлением Штернберга. Товарищи обступили его. Во время инспекторского обхода им удалось скрыть его отсутствие - положили на его постель статую и укрыли с головой.

- Друзья! - Штернберг был в крайнем возбуждении.- В кондитерской Вольфа какой-то человек раздавал стихи на смерть Пушкина. Мне достался список...

Кто-то зажег огарок свечи, и Штернберг стал читать:

Погиб поэт! - невольник чести - 
Пал, оклеветанный молвой, 
с свинцом в груди и жаждой мести, 
Поникнув гордой головой!..

Долго в эту ночь не могли уснуть академисты, шепотом повторяя запомнившиеся сразу строки...

А Гайвазовский и Штернберг вовсе не ложились. Они стояли у окна и глядели в петербургскую ночь. На Неве выла вьюга. Под утро, когда забрезжил рассвет, Гайвазовский сказал другу:

- Отныне моей заветной мечтой станет непременно изобразить когда-нибудь Пушкина на берегу Черного моря. Он так любил его, так воспел...

Голос Гайвазовского дрожал...