БИБЛИОТЕКА    ЖИВОПИСЬ    ССЫЛКИ    О САЙТЕ




предыдущая главасодержаниеследующая глава

«Последний день Помпеи»

Наступило петербургское лето, первое северное лето в жизни Гайвазовского. Пришла пора белых ночей. Странно было ему, жителю Тавриды, привыкшему к темным южным ночам у себя на родине, считать ночью эти серебристо-сиреневые прозрачные сумерки.

Завороженный ими, Гайвазовский вместе с друзьями часами бродил по пустынным, затихающим улицам столицы. Порой они украдкой заглядывали в незавешенные окна первых этажей и наблюдали, как какой-нибудь мечтатель сидел, задумавшись над книгой у открытого окна или писал без свечи.

Такие прогулки полны были очарования. Друзья вслух делились друг с другом своими мечтами, вспоминали о родных местах. Охотнее всего они слушали увлекательные рассказы Гайвазовского о древней Феодосии, где у стен угрюмых генуэзских башен вечно плещут синие полуденные волны, где можно надолго уходить с рыбаками в открытое море. А иногда юноши собирались вечерами в мастерской Воробьева и, беседуя, глядели из окон на Румянцевскую площадь. Рядом тихо плескалась Нева, на другом берегу вдаль уходили дома набережной.

Часто друзья вместе читали. Год назад вышел отдельной книгой роман Пушкина «Евгений Онегин», вначале печатавшийся отдельными главами.

Какие это были чудесные часы, когда каждый по очереди брал в руки книгу и читал вслух звонкие, певучие стихи, в которых, как в моцартовых мелодиях, звучала волшебная музыка, сверкали высокие мысли, пламенели глубокие чувства!

Гайвазовский не мог после этого уснуть. Он зачастую и не ложился, а сидел до утра у себя в комнате с драгоценным томиком в руках.

И Гайвазовский был счастлив. Он с легкостью переносил полуголодное существование в академии. Он стал работать еще усерднее и поражал своих учителей необыкновенными успехами в живописи. Об этих успехах был наслышан даже сам президент академии Алексей Николаевич Оленин. Встречая Гайвазовского в коридорах академии, Оленин подзывал его, хвалил и говорил, что надеется на него. Ласковые слова президента еще больше окрыляли юного художника.

Однажды в воскресенье, когда Гайвазовский был у Томилова и, как обычно, работал в картинной галерее над новой копией с картины Клода Лоррена, покорившей его искусно написанной морской водой и особенно морской далью, вошел Алексей Романович.

Томилов недавно перенес тяжелую болезнь, сейчас быстро поправлялся и, как все выздоравливающие, был особенно счастлив и желал делать приятное всем окружающим.

- Ну, друг мой, - заявил он, - приступайте к сборам. Скоро кончаются занятия в академии, и вы поедете с нами на все лето в Успенское. Какие там места для художника! Благодать божья!

Все произошло очень быстро. Не успел Гайвазовский отписать батюшке и матушке в Феодосию, а Александру Ивановичу Казначееву - в Симферополь о предложении Алексея Романовича, как уже наступило время ехать в Успенское.


И вот он в поместье Томилова, в селе Успенском, расположенном на живописном берегу Волхова, близ Старой Ладоги, где неподалеку сохранились развалины Староладожской крепости.

После холодного, чинного Петербурга душа художника сразу отогрелась в радушном деревенском доме, где когда-то подолгу гостили Кипренский и Орловский.

Первая неделя пролетела незаметно. Гайвазовский со всем пылом и восторгом ранней юности отдался летним развлечениям: он купался в реке, катался на лодке, а поздно вечером, вернувшись с остальными гостями с прогулки, долго пел и играл на скрипке. Вскоре все полюбили одаренного юношу.

Но прошла неделя, и молодой художник снова взялся за работу. Он отдалился от общества многочисленных гостей и подолгу один пропадал в окрестностях. Иногда он даже не приходил ночевать. Он просил Алексея Романовича не тревожиться его отсутствием и предоставить ему свободу. Теперь юноша часто проводил дни и ночи с рыбаками и крестьянами, с которыми успел сблизиться.

Вскоре в альбоме юного художника стали появляться новые рисунки с натуры. Здесь были живописные развалины древней крепости, глядящейся в прозрачные воды спокойной реки, рыбаки, отдыхающие у костра, убогие крестьянские дворики.

Со всех сторон Гайвазовского обступала новая природа, новые люди. Он мог долго сидеть неподвижно в лесу и чутко прислушиваться к мелодичному лепету ручейка или к шепоту и вздохам реки, ко всем таинственным голосам и шорохам лесной жизни и следить внимательным взором за неторопливым движением облаков. Ему даже казалось, что и облака не беззвучны, что и они тихо говорят ему, как вся природа вокруг, простые, мудрые слова.

Юный художник радостно впитывал новые впечатления бытия. Здесь все было не так как на юге. Там солнце дольше и щедрее излучает на землю свое тепло и свет. Люди привыкли к ласковому, щедрому солнцу и даже перестают замечать всю эту благодать. Здесь же, на севере, так благодарно оживают под недолгой лаской солнца лес, луга и поля, уставшие от нескончаемых холодов и ненастья. И люди здесь, в центре России, кажутся Гайвазовскому мягче, добрее, мудрее, чем на юге. За короткое время он сдружился не только с рыбаками, но и с крестьянами. Они с самого начала, когда он заходил к ним испить воды и посидеть на бревнах со стариками, не почувствовали в нем барчука Гайвазовский особенно любил вечерние часы в деревне, когда закончен страдный летний день и над каждой бедной крестьянской кровлей плывет тонкий голубоватый дымок. В Эти мирные вечерние часы женщины готовили ужин, а мужчины отдыхая, толковали про свое житье-бытье.

Гайвазовский всей душой сочувствовал страданиям крепостных крестьян. Они вскоре узнали от юноши, что он сам сын бедных родителей и только счастливый случай помог ему поступить в Академию художеств.

Крестьяне после этого стали еще больше доверять ему и как-то раз поведали о бесчеловечности жестокого управляющего имением Томилова - Сидорова. Гайвазовский тогда вспомнил, что в первый день приезда, разбирая томиловскую коллекцию рисунков художника Орловского, он обнаружил мужской портрет, который сразу привлек его внимание. На него глядело с холста жестокое, хитрое лицо; оно выражало такую алчность, такую низменную, безудержную жажду наживы, что юноше стало страшно. От камердинера Томилова он узнал, что это портрет управляющего Сидорова.

Не раз юноша делил с крестьянами их скудный ужин. Гайвазовский видел, как крестьяне натруженными руками бережно ломали черный хлеб, подбирая каждую крошку. Деревенская жизнь предстала теперь пред ним без всяких прикрас. Он с негодованием вспоминал акварели столичных модных художников, изображающих крестьян и крестьянок в облике грациозных пастушков и пастушек, а деревню - идиллической, счастливой Аркадией.

В душе у Гайвазовского рождалось не только сострадание к измученным людям, но и презрение к тем, кто был этому викой. Юноша начал другими глазами глядеть на богатый, гостеприимный дом Томилова, полный гостей, беспечно проводящих дни в довольстве и праздности. Нужно напомнить этим сытым людям, что рядом с ними живут в бедности те, кто их кормит и своим тяжелым трудом дает им средства блистать в обществе. Юный художник решил написать картину с натуры, которая тронула бы эти очерствевшие сердца.

Через несколько дней акварель «Крестьянский двор» была окончена. Крестьянин в грустной задумчивости, с опущенной головой сидит на оглобле посреди двора, лошадь, только что выпряженная из телеги, покорно дожидается, когда ее накормит хозяин. А хозяин глубоко задумался... В картине семнадцатилетнего художника не было протеста и гневного обличения, но в ней было очевидно стремление возбудить в зрителе человеческое сочувствие и сострадание к труженику-крепостному.

Но когда Гайвазовский показал акварель Томилову, тот начал восхищаться совершенством графического изображения и разнообразием приемов художника. Богатый помещик, страстный коллекционер, гордившийся тем, что владеет творениями великих мастеров живописи, он не мог или не хотел понять содержание этого глубоко правдивого и трогательного произведения Гайвазовского.

На юношу это подействовало отрезвляюще. Он вспомнил, как его симферопольские друзья Саша Казначеев и Федя Нарышкин отнеслись к его «Еврееям в синагоге». Ему стало грустно. Он с горечью подумал, что для всех этих чванливых господ, кичащихся своей любовью к искусству и тратящих неимоверные деньги на приобретение картин и скульптур, все это не больше чем тщеславие, прихоть, следование модному увлечению. Радостное, счастливое настроение первых дней жизни в Успенском потускнело. Все чаще вспоминалась Феодосия, опять появилась заглохшая на время тоска по родному дому, по морю, которое далеко, за тысячи верст, ярко голубеет теперь под лучами летнего солнца.

И снова в часы грусти, так же как и в часы радости, Гайвазовский вспомнил стихи любимого Пушкина о море и записал их в свой альбом рядом с последними рисунками:

Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн,
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.

Стихи эти гулко и властно отзывались в его юном сердце. Они говорили ему и о его судьбе, когда, бродя, в лесах вокруг Успенского, он повторял их как обещание, как клятву в верности морю.

Но в эти дни, полные горьких раздумий о людях, с которыми сталкивает его жизнь, к нему неожиданно пришла радость, осветившая опять его юность. И эту радость принесла любимая живопись - его постоянная утешительница.

Как-то раз утром, когда Гайвазовский собирался на прогулку, Томилов позвал его в кабинет.

Алексей Романович был сегодня какой-то торжественный. Гайвазовский даже растерялся и немного оробел. Он привык видеть Томилова постоянно естественным и простым в обхождении.

Алексей Романович немного помедлил, а потом сообщил ему:

- Собирайтесь в дорогу, мой друг, сегодня после полудня мы выезжаем в Петербург. Я получил сейчас известие, что наконец-то привезли «Последний день Помпеи». Картину выставили в Академии художеств. Мне пишут, что толпы народа заполнили залы академии.

В тот же день Томилов, Гайвазовский и гости-художники отправились в путь.

Стоял август 1834 года. В Петербурге на Невском было малолюдно. Многие состоятельные люди еще не вернулись с дач или из своих поместий. Трудовому же люду не до прогулок по проспекту. Только у подъезда Императорской академии художеств не протолпиться. Там уже стоит множество щегольских экипажей. Многие столичные баре, узнав о прибытии картины Брюллова, приехали из своих деревень. Ведь неизвестно, на какой срок выставлена картина. Барам, а особенно барыням, не хочется отстать от моды. Для них великое творение Брюллова - такая же модная новинка, как представление знаменитого заезжего фокусника или актера-иностранца.

Гайвазовский и Томилов с трудом пробрались в Античный зал, где находилась картина. Решетка отделяла ее от публики.

Гайвазовский из газет был знаком с описанием картины. Вместе с другими академистами он также читал о событиях, изображенных на картине, у римского писателя Плиния Младшего. Но то, что он увидел, превзошло все его ожидания. На мгновение он прикрыл глаза рукой, так ослепили его фосфорические вспышки молний и красное пламя вулкана на грозовом небе. Гайвазовский явственно увидел гибель древнего римского города Помпеи близ Неаполя в I веке нашей эры, толпу, охваченную смертельным ужасом. Такой же ужас охватил его самого. Он вдруг почувствовал себя одним из этой толпы. Ему казалось, что он слышит, как оглушительный гром потрясает воздух, как земля колеблется под ногами, как само небо вместе с разрушающимися зданиями падает на него.

Гайвазовскому стало жутко. Он чувствовал то бурное биение, то замирание собственного сердца и сильный шум в ушах.

Незаметно он начал отступать от картины и, добравшись до лестницы, устремился вниз.

На другое утро Гайвазовский вернулся в выставочный зал после плохо проведенной ночи. Во сне какие-то обезумевшие от страха люди протягивали к нему руки, умоляя о спасении.

Хотя его волнение еще не улеглось, но на этот раз Гайвазовский лучше рассмотрел группы людей на картине и ее общую композицию. Он увидел трагическое событие в жизни народа.

Во время извержения Везувия люди, чтобы спастись, устремились из города. В такие минуты каждый проявляет свой характер: два сына несут на плечах старика-отца; юноша, желающий спасти старуху-мать, упрашивает ее продолжать путь; муж стремится уберечь от беды любимую жену; мать перед гибелью в последний раз обнимает своих дочерей. В центре картины - молодая красивая женщина, замертво упавшая с колесницы, и рядом с ней - ее ребенок.

У Гайвазовского мелькнула мысль, что художник создал великую картину именно потому, что глубоко пережил это событие, почувствовал красоту этих людей, не теряющих своего человеческого достоинства, преисполненных стремления в эти страшные минуты помочь своим близким, оградить в первую очередь их от опасности.

Когда Гайвазовский опять взглянул на юношу, умоляющего свою мать бежать, а та, обессиленная, не может и не желает больше продолжать путь, - ему почудилось, что он явственно слышит просьбы сына, обращенные к матери.

Гайвазовский, потрясенный своим открытием, оценил всю человечность картины и понял душу художника. Недаром Брюллов изобразил самого себя среди жителей Помпеи с ящиком красок и кистей на голове.

А то, что художник поместил на картине отвратильного скрягу, собирающего даже в такой момент никому не нужное, разбросанное по земле золото, еще больше оттеняло и подчеркивало высокие человеческие чувства жителей Помпеи.

Гайвазовский осознал - облитые светом, совершенные в своей пластической красоте тела прекрасны не только благодаря гениальной кисти художника, но также и потому, что они излучают свет душевного благородства.

Взволнованный своими размышлениями, Гайвазовский, чтобы не расплескать их, не забыть, ушел с выставки и целый день бродил один по аллеям Летнего сада.

К картине он с тех пор являлся каждый день. Всякий раз он открывал в ней новые достоинства, что-то не замеченное накануне, и в голове рождались все новые и новые мысли.

В воскресенье он пошел к Томилову. Там было много гостей. Все разговоры вращались вокруг картины Брюллова. О ней страстно спорили. Рассказывали, что Брюллов одиннадцать месяцев подряд не отходил от холста. Иногда его, обессилевшего от работы, выносили на руках из мастерской.

Через неделю, придя снова к Томилову, Гайвазовский застал Алексея Романовича в сильном волнении; Увидев Гайвазовского, Томилов воскликнул:

- Хорошо, что вы пришли! Нынче будем читать статьи Гоголя о картине Брюллова.

Когда собрались остальные гости, Томилов приступил к чтению. Уже начало статьи всех потрясло. Она была написана с восторгом и сразу захватывала.

Гайвазовский был радостно возбужден: в полных поэтического волнения и блеска словах Гоголя он узнавал некоторые свои мысли.

Особенно его поразило то, что Гоголь ставил картину Брюллова выше творений Микеланджело и Рафаэля.

«Нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотою, где бы человек не был прекрасен...»

«Его фигуры прекрасны при всем ужасе своего положения. Они заглушают его своею красотою...»

В этом Гоголь видел главную заслугу Брюллова.

Гайвазовский вспомнил свои мысли о человечности картины Брюллова и был счастлив найти им подтверждение в словах самого Гоголя.

Статья вызвала у Гайвазовского много дум не только о Брюллове. Он начал размышлять более свободно и смело о других художниках и самой живописи.


Скоро опять начались занятия в академии. Гайвазовский приступил к работе над акварелью «Предательство Иуды». В академии обычно задавали академистам сюжеты на. библейские или евангельские темы. Но Гайвазовский решил свою тему по-новому.

Евангельская легенда гласила, что один из учеников Христа, Иуда Искариот, за тридцать сребреников предал своего учителя его врагам. Иуда сообщил им, что Христос с остальными своими учениками должен быть в эту ночь в Гефсиманском саду под Иерусалимом и там его можно будет задержать и взять под стражу. Иуда вызвался сам указать туда путь страже.

Гайвазовский показал это событие на фоне ночного пейзажа: луна, появившись на мгновение из-за туч, осветила сад и виднеющийся вдали город восточной архитектуры. Фигуры Христа, его учеников, Иуды и воинов, юный художник изобразил в экспрессивном движении, передав всю силу их внутренних переживаний.

Гайвазовский еще раньше, в своих гимназических рисунках, стремился изображать человеческие фигуры в динамике. На этот раз он особенно об этом позаботился. Пока он работал над картиной, перед его внутренним взором все время стояла «Помпея» Брюллова с ее страстным и бурным движением человеческой толпы.

Религиозные сюжеты академисты, как правило, выполняли холодно, бесстрастно. Гайвазовский же изобразил предательство Иуды как напряженный, полный драматизма момент.

«Предательство Иуды» вызвало много толков и шума в академии. Эскиз на заданную учебную тему вдруг привлек к себе всеобщее внимание. Академисты старшего возраста ходили на него смотреть и не верили, что это написал Ваня Гайвазовский.

Те, которые знали, что Гайвазовский бывает у известного коллекционера Томилова, даже высказывали предположение, что он снял копию с какой-нибудь малоизвестной картины старого мастера.

Наконец акварель попалась на глаза президенту академик Оленину. Президент несколько дней находился под впечатленном работы одаренного юноши и потом торжественно объявил профессорам, что академист Гайвазовский - лучший ученик, будущая звезда и гордость Академии художеств.

Оленин радушно пригласил юного академиста запросто бывать в его доме.

предыдущая главасодержаниеследующая глава





© I-AIVAZOVSKY.RU, 2013-2021
При копировании материалов просим ставить активную ссылку на страницу источник:
http://i-aivazovsky.ru/ "Иван Константинович Айвазовский"


Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь